Музей изобразительных искусств Челябинска на три месяца превратился в мастерскую художника и скульптора Михаила Шемякина.
Шемякин лично презентовал коллекцию эскизов, масок и театральной бутафории, а после встретился со студентами местных вузов.
Трагедия изгнанников
Екатерина Степанюк, «АиФ-Челябинск»: Что же вы такое рисовали, что вас в 1971 году выгнали из страны?
Михаил Шемякин: В то время были запрещены Ван Гог и Ренуар, интерес к импрессионизму считался криминалом. И психиатр спецклиники Осипова при КГБ по картинам, которые нашли во время нелегального обыска, определил, что я подлежу принудительному лечению. Отсюда у меня патологическое отвращение к политике. Приговорили за государственную измену, но предложили выбрать: умереть в лагере либо бесшумно навсегда уехать из России. Не дали собрать чемодан и попрощаться.
Так никогда больше и не увидел отца, даже не разрешили приехать на его похороны. Этой трагедии изгнанников я посвятил недавний спектакль «Нью-Йорк, 80-е. Мы». Вам трудно понять, что это такое, хотя и сейчас многие уезжают из страны и не возвращаются, потому что здесь довольно сложная обстановка, в частности для бизнеса.
- Переехав в Париж, вы подружились с Владимиром Высоцким. Судя по песням, которые он вам посвящал, это были шальные годы.
- Десять лет я писал книгу «Две судьбы». В ней рассказывается о нашей дружбе, есть переписка и описание одной пьянки. Вообще, французский период был интересным. Я много помогал Высоцкому в образовании, советовал к прочтению запрещённые в России книги, рассказывал о философах, поэтах и музыкантах, которых он не знал, водил его на фильмы Федерико Феллини. Володя был как губка, старался впитать в себя всё в этом мире, включая слово. Всегда носил альбомчик, куда записывал какие-то новые слова, например, услышанные на базаре, а потом они входили в его песни.
Это был исследовательский ум. Но для многих Высоцкий - талантливый забулдыга. Как-то забывают, что к 42 годам он создал столько ролей и песен! Но жить в современном обществе он бы не смог. Начал бы в 90-е бичевать новых русских с растопыренными пальцами, и его бы просто «хлопнули». Ведь он не щадил никого, другим быть не мог.
- А вы с каким чувством возвращались?
- Мама устроила истерику, боялась. Я вернулся в Москву с американским паспортом в 1989 году. Смотрю - напротив номера в отеле дежурит кагэбэшник, куда бы ни поехали - за нами машина. Разозлился и спросил кого-то из высокостоящих лиц, когда это прекратится. Попросили не беспокоиться: мол, это уже в абсолютно других целях - для охраны.
Потенциал - в глубинке
- Вас что-то связывает с Уралом?
- Первый раз у вас. Тут такая своеобразная старая архитектура. Думаю, у Челябинска большое будущее. Если государство не будет жмотиться, можно создать новые монументы, сделать мощный город. Но как обычно, вы знаете, все разводят руками: денег нет.
А вообще я очень люблю так называемую российскую глубинку. Хоть уже 19 лет и живу во Франции, мне интересно работать с Россией, потому что здесь иная энергетика, у людей есть желание что-то делать, есть потенциал. А Франция - это абсолютное болото. Мы с женой живём среди людей, которых презираем за неспособность работать. Социализм убил там всё, они живут как дети, на помощь.
Можно ничего не делать - оплачивать будет государство или такие люди, как я, которые платят бешеные налоги. Толпы без денег привыкли к этому, такое, к сожалению, происходит по всей Европе. Нация старится и, видимо, немножко деградирует.
Я много работаю с Сибирью. Думаю, для многих россиян это место должно быть святым, потому что почти у каждого второго кто-то похоронен в лагерях. Там интересные люди, интересная генетика, потому что, как вы знаете, ссылались лучшие. Да и по сей день эта традиция неизменна: если кто-то что-то делает, чиновники постараются задушить, растоптать. В Европе, кстати, происходит то же самое. Пожалуй, наиболее приемлемой страной для творчества была Америка, где любят эксперименты. А России ты прежде всего должен служить, родину не выбирают. Живя за границей, всегда подчёркиваю, что я русский художник, даже первая выставка называлась «Карнавалы Санкт-Петербурга».
- Почему тогда не переедете сюда окончательно?
- Занимаюсь своим делом как муравей, но постоянно живу в деревне, у нас 26 гектаров парка. Кстати, прогуливаясь там с собаками, можно ненароком наступить на гадюку.
Что касается России, то переехать сюда невозможно, потому что чиновники просто не пропустят. Вот пример. Делаю балетные эскизы для Мариинского театра, с которым сотрудничаю много лет, по привычке ставлю подпись. И вот однажды меня задерживают на таможне со словами: «В этот раз пропускаем, но в следующий, если подпишете свои работы, придётся ехать в Москву, где эскизы оценят, потом заплатите нам налог, а после - сможете их вывезти». Если я поеду со всеми картинами, а библиотека у меня расположена на площади тысяча квадратных метров, то сколько лет будет длиться оформление переезда?
Поэтому большое отреставрированное помещение в Санкт-Петербурге, которое в своё время мне подарил Владимир Путин, переделал в мастерскую для образовательного фонда.
Художники не нужны
- Как оцениваете состояние современного российского искусства?
- Потенциал громадный, образования никакого. Нашему правительству не нужны художники. Один только Андрей Фурсенко (министр образования и науки РФ в 2004-2012 годах.- Ред.) заслуживает тюремных нар. Советское время, которое казалось тухлым, сейчас выглядит чем-то выдающимся. Куда мы зайдём, если даже на русский язык в образовательной программе уделяется всего несколько часов? Если говорить об изобразительном искусстве, то мы 70 лет были оторваны от мировой арены. Что там творилось, никто не знал. Естественно, мы отстали, поэтому и отношение к нам пренебрежительное. Мы должны подтянуться, понять, где наши истоки. Всё западное искусство вытекло из русского авангарда, из Казимира Малевича, Ивана Клюна, Любови Поповой, а мы не пользуемся ни этим, ни русской иконой.
Сегодня профессора уходят, а за гроши никто не хочет учить молодёжь. Когда меня исключили из художественной школы, я пошёл работать грузчиком в Эрмитаж. Получал мало, но по ночам разрешали копировать картины старых мастеров. До двух часов ночи сидел в библиотеке Академии художеств. Благодаря романам с библиотекаршами, мог читать запрещённые книги. А сегодня, сталкиваясь со многими учителями, я понимаю, что это белые листы бумаги. Чему они могут научить, если сами ничего не знают? Правильно сказал академик Дмитрий Лихачёв: если у нации отсутствует культура и искусство, то её существование на планете бессмысленно.
Всё самое модное в изобразительном искусстве диктует Америка, потому что там вложены бешеные деньги. У нас же Министерство культуры с трудом выделяет какие-то копейки. Выходит, самая богатая в мире страна, но самый невзрачный народ. Нас нет на аукционах «Сотбис» и «Кристис». До кризиса был бум Айвазовского, русские баловались работами Олега Целкова и Оскара Рабина, покупали за 100 и 200 тысяч рублей, но теперь игра окончилась, недавно в Москве закрылся последний журнал по современному искусству «Арт-хроника». Искусство в растерянности. Есть замечательные художники, но их никто не знает. Они мало выставляются, работают в стол.
Ректор Челябинской академии культуры и искусств поддержал мою идею, надеюсь, вскоре образовательный проект «Воображаемый музей Михаила Шемякина» заработает и здесь. Мы привезём для молодых художников и искусствоведов научные программы из США и Франции, после чего они смогут принять участие в наших тематических экспозициях.
Досье
Михаил ШЕМЯКИН. Родился в 1943 году в Москве. Окончил художественную школу при Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Работал почтальоном, вахтёром, такелажником в Эрмитаже. После многочисленных арестов выставок в 1971 году власти выдворили Шемякина из СССР. Жил в Париже, в 1981 году переехал в Нью-Йорк. Среди работ Шемякина в России - монумент Петру Великому в Санкт-Петербурге и скульптурная композиция «Дети - жертвы пороков взрослых» в Москве.
Челябинцы увидят хор имени Пятницкого в режиме онлайн 
В музее медицины Челябинска спасли от забвения ещё два имени героев войны 
Изображение танка T-72 украсило одну из челябинских многоэтажек 
«Аркаим». Степь на Южном Урале может привлечь не меньше туристов, чем горы