Пластический хирург: «На лице нет рядовых операций - все тщательно просчитывается»

Речь о пластической хирургии, а точнее о самом сложном и важном ее разделе – реконструктивном восстановлении внешности, пострадавшей в результате болезни или несчастного случая.

Слово – одному из ведущих пластических хирургов России, человеку, стоявшему у истоков развития отечественной челюстно-лицевой хирургии, руководителю Центра реконструктивной хирургии лица и шеи Центрального научно-исследовательского института стоматологии и челюстно-лицевой хирургии МЗ РФ, доктору медицинских наук, профессору Александру Неробееву.

О наболевшем

«АиФ. Здоровье»: – Александр Иванович, когда говорят о пластической хирургии, в первую очередь подразумевают омолаживающие операции. А какое место в этом разделе хирургии занимают операции реконструктивные?

А.Н.: – На самом деле, реконструктивная хирургия – основа пластической. За рубежом врач может считаться пластическим хирургом лишь после того, как 5 или 10 лет проработал в этой области.

У нас в стране сложилась совсем иная практика: 98% пластических хирургов приходят в эту профессию через два года после окончания медицинского института, в лучшем случае освоив две-пять косметических операций.

«АиФ. Здоровье»: – Теперь понятно, почему у нас так много нареканий на работу эстетических хирургов… С ошибками коллег вам часто приходится сталкиваться?

А.Н.: – Постоянно. 30% моей работы в эстетической хирургии – это исправление работы моих коллег. Особенно печально, когда, не понимая, с чем имеют дело, сотрудники частных косметических клиник берутся за онкологию и, скажем, удаляют опасную родинку. В таких случаях ошибка врача может иметь самые роковые последствия.

«АиФ. Здоровье»: – А если говорить о реконструктивной хирургии?

А.Н.: – Здесь ситуация еще серьезнее. Вот вам недавний пример. Приехал к нам в ЦНИИС мужчина с Дальнего Востока. На пожаре у него сильно пострадало лицо, он ослеп. Прежде чем к нам попасть, бедняга в течение семи лет перенес 100 (!) операций. И – никакого эффекта: у него не было носа, он не мог толком жевать, у него плохо открывался рот…

«АиФ. Здоровье»: – Но у вас-то ему помогли?

А.Н.: – Помогли. Зрение мы ему, конечно, не вернули, но внешность существенно улучшили.

За державу обидно!

«АиФ. Здоровье»: – Значит, если что, помогут только в вашем институте?

А.Н.: – Не только. Но по-настоящему у нас в стране реконструктивная челюстно-лицевая хирургия представлена от силы в 2–4 крупных институтах, включая наш.

«АиФ. Здоровье»: – С чем это связано?

А.Н.: – С отсутствием заинтересованности в развитии этого направления на государственном уровне. Да и желающих работать в этой хлопотной и в высшей степени сложной области гораздо меньше, чем в «косметике», где можно получить быструю финансовую отдачу. Ведь в отличие от эстетической реконструктивная хирургия у нас в стране бесплатная. Операции выполняются по квотам.

«АиФ. Здоровье»: – Их хватает?

А.Н.: – На каждую такую операцию государство выделяет в среднем 110 тысяч рублей. Конечно, всех расходов это не покрывает. Но мы как-то выходим из положения. Тем более что в плане расходного материала, оборудования мы практически всем обеспечены. И, поверьте, выполняем операции не хуже, чем в США, Израиле…

«АиФ. Здоровье»: – Тем не менее многие наши граждане стремятся попасть на операцию именно туда…

А.Н.: – Что для нас, профессионалов, очень обидно. Однажды я не выдержал – позвонил в «Эхо Москвы». Там прошел сюжет о женщине, которую якобы не могут вылечить в России, а посему собирают средства на ее отправку в зарубежную клинику. Я вышел на журналиста, который занимался этой темой, и предложил прислать ту женщину к нам в ЦНИИС. Но ко мне так никто и не пришел.

А однажды была история и того хлеще. Из Министерства здравоохранения мне прислали 10-летнего мальчика. Забравшись в трансформаторную будку, он лишился половины лица. И какая-то женщина энергично занималась сбором средств на его зарубежное лечение. Невзирая на ее возражения, эту операцию провел я сам, после чего за мальчиком... (он был воспитанником детского дома) два месяца никто не приезжал. Пришлось даже давать объявление в газету. К сожалению, и сейчас еще много случаев, когда нечистые на руку люди занимаются спекуляцией вокруг этой темы…

Точный расчет

На счету профессора Неробеева много уникальных операций. Одна из них – по восстановлению лица Натальи Головиной, пострадавшей во время московского теракта на ст. м. «Парк культуры» (о ее судьбе мы уже неоднократно писали в предыдущих выпусках «АиФ. Здоровье»). Врачи под руководством Александра Ивановича сделали невозможное: Наталье удалось восстановить прикус верхней челюсти и уничтоженную взрывом левую щеку (лоскутом мягких тканей, взятым из грудной мышцы), ей подправили спинку носа, а в ближайшее время совместно со специалистами из НИИ глазных болезней им. Гельмгольца сделают ей протезы глаз.

А.Н.: – Теоретически Наталье можно было бы пересадить лицо,– говорит профессор Неробеев.– К таким операциям мы технически готовы. Но в ближайшее время у нас в стране это вряд ли будет возможно: прежде нужно решить множество юридических, этических, организационных проблем…

«АиФ. Здоровье»: – Александр Иванович, а какие операции – самые сложные?

А.Н.: – Все. На лице нет рядовых операций. Здесь все на виду, одеждой ведь лицо не прикроешь. Поэтому каждая такая операция тщательно просчитывается. На это, а также на предоперационное обследование уходит больше 50% времени, отпущенного на лечение.

«АиФ. Здоровье»: – В челюстно-лицевой хирургии много новшеств?

А.Н.: – Очень! Нам стали доступны такие технологии, о которых мы лет 20 назад и не мечтали: начиная от компьютерного виртуального моделирования операций, заканчивая операционными микроскопами, микрохирургическим инструментарием, который позволил оперировать на структурах диаметром меньше 1 мм!

Не менее значительны и достижения научного плана. Наш институт одним из первых в стране начал разрабатывать и успешно внедрять новые методики перемещения собственных тканей пациента на место утраченных с немедленным восстановлением их кровообращения. Теперь мы можем все. К примеру, взять кость с ноги и сформировать из нее нижнюю челюсть. Или восстановить лицевой нерв, пострадавший после инсульта, травмы или операции по удалению онкологической опухоли лица, шеи.

Высокая планка

«АиФ. Здоровье»: – Кстати, об онкологии. Слышала, что вы одним из первых у нас в стране стали делать реконструктивные операции таким больным. И в свое время даже получили за это государственную премию…

А.Н.: – Только поначалу меня за это ругали. Ведь раньше была совсем другая тенденция: удалить опухоль и три года человека не трогать. Я же поднял вопрос о качестве жизни этих больных. Ведь когда человека оперируют по поводу рака, подчас ему удаляют очень много тканей: язык, губу, нос… Пациент остается жив, но как он живет?! По сути, он становится социальным калекой.

К счастью, я был услышан. Меня стали пускать в онкологические клиники, где, после того как тамошние хирурги удаляли пораженные опухолью ткани, я тут же начинал их восстанавливать. Много реконструктивных операций провел я и в НИИ нейрохирургии им. Бурденко. Я тогда так много оперировал в разных клиниках, что меня даже в шутку прозвали «доктором с чемоданчиком».

«АиФ. Здоровье»: – А сейчас «доктор с чемоданчиком» по клиникам ездит?

А.Н.: – Практически нет. Там, где я оперировал, я всему онкологов и нейрохирургов научил. И теперь первичную послеоперационную пластику они делают сами, присылая к нам в институт лишь самые сложные случаи.

«АиФ. Здоровье»: – Берете всех?

А.Н.: – Практически. Все зависит от состояния здоровья обратившегося к нам за помощью человека. Но по возрасту никаких ограничений нет. Самой старшей моей пациентке было 93 года. Опухоль уничтожила ей нос. Она пришла ко мне и попросила что-нибудь с этим сделать, а то правнуки ее боятся. Нос мы ей восстановили, и она прожила после этого еще два счастливых года…

«АиФ. Здоровье»: – Представляю, сколько душевных сил нужно для того, чтобы пропускать через себя такие истории… За что вы любите свою работу?

А.Н.: – За сложность. Косметические операции мне такого удовлетворения не приносят. Там мало фантазии. В челюстно-лицевой реконструктивной хирургии стандартных операций практически нет. И это хорошо. Самое страшное в нашей специальности – скатиться к стандарту. Надеюсь, что у нас этого не произойдет.