Со дня аварии на "Маяке", которая записала Челябинскую область на долгие годы в разряд неблагополучных экологических территорий, прошло 50 лет. Но до сих мы не только не решили, как очистить радиационную грязь с нашей земли, мы не смогли помочь всем людям, пострадавшим от той катастрофы. Редакция газеты "АиФ-Челябинск" в этот "черный" юбилей решила опубликовать письма наших читателей, прошедших через полвека жизни с радиацией.
Смерть из-под земли
Как вспоминают очевидцы, день 27 сентября 1957 года был воскресным, солнечным, теплым, несмотря на то что стояла осень. Взрыв на ПО "Маяк", эквивалентный 70-100 тоннам тротила, мгновенно превратил тот солнечный день в черный.
Все случилось в 5 часов пополудни. Взорвалась емкость с радиоактивными отходами, содержащими 20 миллионов кюри. Для сравнения: выброс Чернобыльской АЭС при аварии составил 50 миллионов кюри. В отчетах произошедшее описывается так: "Нарушение системы охлаждения вследствие коррозии и выхода из строя средств контроля в одной из емкостей хранилища радиоактивных отходов, объемом 300 кубических метров, обусловило саморазогрев хранившихся там 70-80 тонн высокоактивных отходов преимущественно в форме нитратно-ацетатных соединений".
Емкости из нержавеющей стали находились на глубине более 8 метров в бетонном хранилище. Однако взрыв был такой силы, что полностью разрушил хранилище - достаточно сказать, что крышка была сорвана и отброшена на расстояние 25 метров. Всего 10 часов понадобилось, чтобы образовалось то, что сейчас известно под названием ВУРС - Восточно-Уральский радиоактивный след. Он протянулся на 350 километров. Ядовитое облако остановилось совсем недалеко от Тюмени. Между тем к ликвидации аварии на "Маяке" приступили лишь спустя 10 часов - ждали команды из Москвы. Вот только радиация, как мы знаем, не ждала...
"Мы бросили дом"
Минзифа Хакимова, бывшая жительница Муслюмово: "Саму катастрофу я не помню, была слишком мала, но вот последствия более чем живы в моей памяти. Нас в семье было пять детей, отец погиб в 1945 году. С 7-го класса мы должны были работать на колхозных огородах, которые располагались на берегах Течи. Воду для полива брали оттуда же. И купались в реке, и скотину поили, и рыбу ловили. Не у всех и колодцы-то были, не говоря уже о водопроводе.
Помню, как первый раз после катастрофы прибыли к нам в село важные чины и заявили, что переселять будут только часть села - 47 домов. Мы спрашиваем: "А остальные как же?" Они отвечают: "Чтобы всех переселить, у государства денег нет. И вообще, у вас тут клейзавод, кто же на нем работать будет, если всех переселим?" Потом реку огородили колючей проволокой, а милиция принялась ловить и штрафовать тех, кто нарушал запрет брать воду в реке. А куда нам деваться было, если мы на берегу жили? Нам обещали пробурить скважины - за счет средств "Маяка", кстати - но ничего этого сделано не было.
Уже в наши дни экологи показали мне сохранившееся в архивах обращение исполкома Кунашакского райсовета к секретарю обкома КПСС Н. Лаптеву, где говорится о проблеме с водой. Там под грифом "Секретно" значилось: "Среди населения усилилось возмущение и недовольство. Всё вышеперечисленное очень серьезно отражается на производительности труда в колхозе".
Мама всю жизнь проработала в колхозе и лишь однажды получила премию - 8 рублей 50 копеек. Эти деньги тотчас пошли на штрафы, как и мое пособие, полагавшееся мне как дочери погибшего на фронте. Кстати, прибрежные колхозные огороды, где мы работали, до 1965 года не трогали. Правда, запретили сажать там помидоры и огурцы, разрешив картофель и злаковые. Уехали мы из Муслюмово в 1969 году, когда штрафы стали просто разорительными, да и скотину держать смысла уже не было. Мама стала инвалидом второй группы, заболел старший брат. Бросили дом и дворовые постройки, просто страшно стало - люди умирали вокруг один за другим..."
"Я видел, как сносили деревню"
Николай Захарович Чвелев из Сосновского района: "Я жил на реке Теча, точнее, служил там. В июле 1954 года нас срочниками разгрузили в Муслюмово. Позже мы узнали, что такое радиация и что Теча загрязнена с 1949 года. А тогда нам было по 20 лет. Как нам, работягам, было не купаться после грязной работы? А потом заставили нас камень добывать у самой реки и речной песок со дна. Колодец для бытовых нужд у нас стоял в трех метрах от реки. Сейчас страшно подумать, какую воду мы пили. И нас было три батальона, многих из сослуживцев уже нет.
В 1955-м я демобилизовался, приехал жить к Тече, работал в Муслюмовском сельском хозяйстве. В 1956 году реку Теча стала охранять милиция. Я хорошо помню, как запрещали подходить к реке, а если кто сено на берегу накосит - сжигали без разговоров. Тогда мы поняли, что река наша заразная. И с каждым годом ситуация становилась всё хуже. По осени в деревне начинали резать скот, чтобы продать мясо и собрать детей в школу. Однако продать его можно было только в деревне. В Челябинске его браковали и в продажу не пускали, давая мизерную компенсацию взамен. О том, что случилось на "Маяке" в 1957 году мы узнали быстро. Мне пришлось участвовать в переселении и строить щитовые домики. Я видел, как сносили деревни. Они были разные - большие и не очень. Бульдозеры сносили всё до основания. И сегодня мне очень обидно за тех переселенцев. Обещали, что в тесных домиках им придется жить недолго, но, проезжая по тем местам, я вижу, что те домишки стоят до сих пор. Денег и помощи люди так и не дождались, и спустя много лет авария на "Маяке" отдается болью в сердце и неизлечимой болезненной тяжестью в костях и суставах".
"Страшнее всего было по ночам"
"Когда мне начинало казаться, что страшнее быть уже не может, приходила новая кошмарная ночь", - вспоминает врач-гематолог Нина Афонина. В дни страшной трагедии она была среди тех, кто из последних сил оказывал помощь умирающим. Сегодня, 50 лет спустя, она сама нуждается в помощи.
- На пораженную территорию меня, молодого врача, не отягощенного семейным бытом, отправили в числе первых. С момента взрыва на "Маяке" прошло уже несколько месяцев, и властям, и нам, медикам, стали очевидны его смертельные последствия. Люди, оказавшиеся в зараженном районе, слабели и гибли на глазах. В первую очередь сдавались дети.
Врачам было дано единственное указание: не устраивая панику, забирать зараженных детей из деревенских домов в больницу областного центра. Сейчас я могу точно сказать: масштаба трагедии тогда не понимал ни один человек.
Вычислить облученных детей большого труда не составляло. Они были практически в каждом доме пораженных поселков. Бледные, больные, прозрачные. Многие малыши уже не вставали с постелей. У некоторых начали выпадать волосы. Но самым страшным симптомом было кровотечение. Из-за практически полного отсутствия тромбоцитов у малышей не прекращаясь шла кровь носом. У некоторых кровотечения возникали прямо на коже. Я в жизни не видела ничего страшнее.
...Умирающих детей привозили в детскую областную больницу. Именно тогда, в начале 1958 года, в одном из ее корпусов было создано гематологическое отделение. Рядом, в здании, где располагался институт биофизики, гибли взрослые.
Город оказался совершенно не готов к такому количеству людей с заболеваниями крови. Не хватало медикаментов, не хватало крови для переливания - мы все были донорами. Но самое главное, не было разработанной схемы диагностики и лечения. Я проводила дни напролет в морге областной больницы - на трупах училась делать стернальную пункцию. Старалась не думать и не видеть, что это труп малыша, который еще вчера смотрел на меня доверчивыми глазами.
Дети умирали десятками. Специфика некоторых заболеваний крови такова, что смерть наступает мгновенно, иногда прямо за столом во время обеда. Страшнее всего было по ночам. Очередного погибшего ребенка мы клали на носилки и вдвоем с медсестрой несли в морг. А наутро находили новые трупы. Теперь я точно знаю, что такое конец света. Это десятки погибающих, истекающих кровью детей, которым ты никак не можешь помочь".
От редакции:
Ликвидатор аварии на ПО "Маяк" врач-гематолог Нина Афонина сегодня прикована к инвалидному креслу. Те страшные месяцы не прошли бесследно: у женщины диагностировали онкологическое заболевание. Медицинская экспертная комиссия признала, что онкология - следствие лучевой болезни. Однако уже несколько лет Нина Александровна не может доказать, что ее инвалидность - следствие работы на "Маяке". В этом случае ей полагается повышенная пенсия, а наше государство отчаянно боится переплатить.
Музей воспоминаний. С шести лет - в партизанах 
В Англии больной 8-летний мальчик женился перед смертью 
Музей воспоминаний. Я ребёнком пережил войну 
Родные люди. В Троицке во время войны работал детский дом фронтовиков 
Без лица и любви. Для обгоревшей в пожаре Вики открыт сбор средств