Недавно вышёл в свет роман «Красная точка», в основе которого переживания подростка, взрослеющего на стыке 80-90-х годов в городе Чердачинск, под которым легко угадывается Челябинск.
Автор романа – писатель, публицист и критик Дмитрий Бавильский. Он уже давно живёт на два города – Челябинск и Москву. Карантин из-за коронавируса заставил его надолго задержаться в родном городе, зато в результате появилась книга, где каждый челябинец и вообще житель большого российского города найдёт немало знакомого – и уже ушедшего.
Потомки нам ещё позавидуют
Корреспондент «АиФ-Челябинс» Эльдар Гизатуллин: - Это правда, что вы специально сняли квартиру в Челябинске, чтобы написать роман о городе?
Дмитрий Бавильский: - Предисловием к роману «Красная точка» редактор Юлия Селиванова из издательства «Эксмо» использовала рассказ «Пока все дома». В нем я рассказываю как пишу «книгу жизни», из-за чего снимаю квартиру в квартале, где прошло мое школьное детство. В той самой «Коробке № 2», ну, или же «втором микрорайоне» Северо-Запада на задах кинотеатра «Победа», где происходят основные события этой книги.
Смысл этого рассказа в том, что художественная литература резко отличается от жизни, которую описывает. И уж точно не равна ей, так как растет из суммы самых разных источников, среди которых бесполезно искать прототипы. Это не все понимают, поэтому предисловие должно объяснить, что красивая ложь – одна из важнейших добродетелей словесности. В реальности никакой творческой квартиры не существовало, я писал эту книгу, впрочем, как и все остальные свои тексты, в родительском доме на АМЗ.
- Вы сказали, что плюсы от коронавируса в том, что удалось много написать и уйти от суеты. Другие говорят, что в результате карантина даже многие пенсионеры больше стали вовлечены в Интернет. А может ли коронавирус вдохновить на роман?
- Так получилось, что в феврале я начал писать роман о современном подвиде любви в Интернете, когда начали приходить первые вести о наступлении пандемии. Я описывал историю, возникшую на сайте знакомств и мне, для завязки сюжета, не хватало каких-то элементов. Но когда все медиа заполнили сообщения о «коварном вирусе», пазл сложился. Коронавирус может вдохновить не только на роман, но и, например, на коронанарратив, как я назвал свои эссе об жизни внутри эпидемии. Их журнал «Новый мир» опубликовал уже в майском и в июньском номерах: в них, помимо прочего, есть и зерна моей будущей книги.
Этот год вышел весьма продуктивным и мне вообще кажется, что потомки будут еще нам завидовать за этот абсолютный сбой матрицы. Сложно вспомнить, когда в мирной, повседневной жизни форматы смешивались до неузнаваемости, а привычные стандарты отменялись, сужаясь до самого необходимого. Современная цивилизация настолько застоялась в заштампованности общественной жизни и процессов личного существования (например, почему отпуск это только две недели?), что любой сбой привычного ритма очень нам всем на пользу и к лицу.
Надо избавиться от «русских демонов»
- Возвращаясь к «Красной точке», в одном из отзывов написано, что в романе нет ностальгии – разве такое возможно в книге о детстве и юности?
- Рецензии говорят, что «Красная точка» напоминает машину времени, способную перенести читателя в последние годы застоя. Однако я переношу читателя в советское прошлое не для того, чтобы смаковать эпоху, когда все деревья были большими, но чтобы объяснить, откуда растут истоки нынешнего ада. И как мы оказались в том месте, где мы теперь живем.
Для меня «Красная точка» – жест не только эстетический, но и политический, написанный о злобе сегодняшнего дня. Думаю, это понятно любому, кто оценит финальный сеанс столоверчения, на котором Вася Бочков пытается вызвать дух невинно убиенной Галины Старовойтовой. Уроженки нашего города, между прочим. В этой книге я не ностальгировал, но пытался показать, что Советский Союз был тюрьмой и чудовищным местом, непригодным для полноценной жизни.
- Главного героя зовут Вася Бочков. Что-то зашифровано в этом имени?
- Так звали моего деда, Василия Арсеньевича Бочкова. Он олицетворяет для меня хтонь урочища Селябы, про который, между прочим, я опубликовал уже пятую книгу. Правда, в них Челябинск прикрыт псевдонимом Чердачинск, но это тоже сделано только для того, чтобы попытаться развести правду и вымысел.
- В романе вы упоминаете «русских демонов» - что это для вас такое?
- Это, прежде всего, демоны саморазрушения, не позволяющие нашей стране отстроить стабильную и сытую жизнь: каждая власть начинает с реформ, отменяющих предыдущие правила жизни. Демоны мешают нам даже в самые «тучные годы» накопить подкожный жир, наесться вдоволь и перестать беспокоиться о завтрашнем дне.
Именно поэтому, в самом начале «Красной точки» дед Савелий, под именем которого я вывел другого своего деда – Фавелия Сендеровича, поет популярную русскую народную песню, фиксирующую в себе тягу к гибельной нестабильности: «А мы просо сеяли, сеяли…. А мы просо вытопчем, вытопчем…»
- А реален ли эпизод с сочинением о впечатлениях о церкви во Львове, который раскритиковала учительница?
- Первая часть его совершенно правдива, потому что я именно на экскурсии в барочной церкви святого Андрея обнаружил, что не вижу росписей на потолке и, следовательно, близорук. Соседка дала мне очки, я увидел фрески и понял, что мне нужно исправить зрение – с помощью «красной точки»: окулист посоветовала наклеить ее на стекло и тренироваться. Речь здесь идет о перемене оптики, позволяющей увидеть то, что раньше не замечалось.
Повседневность лишена глобальных событий и инфоповодов, поэтому, как правило, и ускользает от описаний. «Воздух эпохи» всегда незаметен, пока не исчезнет и не забудется окончательно. В «Красной точке» я решил сделать его видимым через вязь деталей и ритуалов, привычных советскому человеку.
Неповторимый «застойный аромат»
- У вас в романе приведено много городских легенд – о бочках с квасом, о жвачке из хранилищ ЦРУ. Для вас такие легенды – часть прошлого или нечто большее? Ведь подобные легенды возникали и на Западе.
- Мне хотелось показать замкнутый мир, в котором люди лишены нормальной информации. Поэтому ночами они слушают вражьи голоса по радио (вот как мы сейчас не вылезаем из YouTube), а днем рассказывали друг другу гомерические какие-то сплетни. Проверить их было негде, из-за чего сознание советских людей становилось все более и более своеобразным и, что ли, родственным.
Все ведь жили в едином информационном поле: были одинаково не осведомлены обо всем, что творится в мире, читали одни и те же книги, смотрели одинаковые фильмы, а телеканалов было два и большей частью они пересекались. Правда, на второй кнопке была врезка местного «Восьмого канала» с бессменной Ишуковой, рассказывающей прогнозы погоды, а также передачами «Подросток в трудной ситуации» и «Если прозвучит тревога». В перестройку к ним добавился «Эфир-2», в котором не только показывали первые боевики и западные киношлягеры, но, например, можно было заказать песню в память недавно скончавшегося родственника. И ведь все это было относительно недавно. Но ушло как под воду и ушло безвозвратно. Поэтому первые года три я собирал «городские легенды» и бытовые детали, о которых теперь никто и не знает уже.
Попытайтесь вспомнить, к примеру, неповторимый аромат, стоявший в овощных магазинах застойной поры, где земля корнеплодов смешивалась с рассолом квашенных соленьев, хранившихся и продававшихся прямо из ванн, за середины закрытых щитами из оргстекла. Это тоже ушло.
Минус 14 тысяч за два года. Написана книга о репрессированных на Урале 
Читал дело и плакал. Потомки репрессированных ищут правду в архивах