В конце сентября Оксана Труфанова представила книгу «Большой террор в Челябинской области: сквозь призму уголовных дел 1937-1938 годов» на Южноуральской книжной ярмарке. В ней рассказывается о репрессиях 1937-1938 годов и не только. Создать уникальный исторический труд Труфанову побудила судьба ее собственной семьи. Книга основана на документах, изучить которые стало возможно лишь в 2014 году.
- Ты оказываешь юридическую помощь людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию здесь и сейчас. Откуда у тебя интерес к репрессиям 1937 года?
- Мой дед меня с детства к этому готовил, говорил: ты должна узнать, кто и где похоронен. И я с 1997 года начала изучать сначала документы. Моя семья – выходцы из Оренбургского казачьего войска. Многие мои родственники были репрессированы в начале 1920-х годов как активные участники белогвардейского движения. Потом их амнистировали, но в 1937 году снова подвергли репрессиям в связи с тем, что они якобы вели контрреволюционную деятельность. Их приговорили к смертной казни по печально известной 58-й статье Уголовного Кодекса как врагов народа. Мой прапрадед, казачий фельдшер, был расстрелян вместе с 44-мя так называемыми подельниками. Его племянник был расстрелян по этой же статье, но другому делу. Брат прадеда был расстрелян за шпионаж в пользу Японии. Это были массовые спецоперации в отношении так называемых харбинцев – тех, кто когда-то уходил в Китай и вернулся, потому что деваться было некуда: на территории России остались семьи.
- С какими сложностями тебе пришлось столкнуться при сборе материала для книги?
- В первую очередь, с нежеланием МВД и ФСБ выдавать дела по нереабилитированным. Даже сейчас, через 100 лет после репрессий 1920-х годов, людям сложно доказать родство, чтобы получить расстрельные акты или архивно-следственные уголовные дела. Хотя по закону после 75 лет хранения дела могут выдать любому, не обязательно родственнику. Но наши ведомства не хотят отпускать контроль над ситуацией. Вторая сложность – ветхие дела, их тоже не выдают и копии с них не делают. Очередь на сканирование огромна. Есть еще человеческий фактор. Пишешь запрос в МВД России, точно зная, что там есть информация, а тебе пишут отписку «не найдено». Просто операторы не хотят искать.
- А откуда ты знаешь, что эта информация там есть?
- В конце 1990 годов я ее видела, дела в руках держала.
- Так и надо было копировать по горячим следам.
- А это было тогда невозможно, потому что не прошло 75 лет. Мне тогда разрешили откопировать документы только по прапрадеду. Я сначала хотела написать книгу о своей семье, нопотом поняла, что это невозможно: надо писать обо всех расстрелянных по политическим мотивам на Южном Урале, тем более, что никтоздесь этого в таком обобщающем ключе не делал! Были лишь научные статьи по узким темам. Важно понимать, что до 2014 года такая книга в принципе не могла быть написана, потому что я не имела права запросить документы как исследователь, а не родственник.
Мне даже судиться иногда приходится в связи с тем, что не выдают дела. Сейчас идет рассмотрение моего иска в Мещанском суде Москвы в связи с тем, что мне не дали дело генерала Бориса Богословского, расстрелянного в 1921 году.
- А что дают эти дела? Они ведь, наверное, все написаны под одну гребенку.
- Есть, конечно, стилистическая общность. Но дела позволяют увидеть проблему в комплексе – показания свидетелей, описания быта, описание социального положения. Там написано, сколько и чего было у человека до революции, сколько осталось во время революции, после коллективизации. Можно посмотреть, как у простого человека планомерно отнимали то, что он нажил непосильным трудом.
Мне удалось выяснить, почему Южный Урал стал одним из лидеров в СССР по уничтожению крестьянского населения. Многие сотрудники НКВД были присланы сюда из Черноземных регионов – Украины, Поволжья. Там очень плодородные земли, хлебные территории. И когда они приехали на юг Челябинской области, увидели по 20 баранов, коров, лошадей в одном дворе. Для них это было запредельное богатство. Они думали, тут капитализм у нас! А на самом деле просто неплодородная земля. Пшеницу не могли сеять – разводили скот. И вот это мясо, которое сотрудники НКВД, выходцы из бедных сословий, может, не часто в своей жизни ели, стало, по моему мнению, спусковым крючком для них. Людей начали тотально уничтожать, целыми дворами. Никто об этом раньше не писал. Мы много фамилий рядовых сотрудников НКВД выявили, я целую таблицу по ним в книге привожу, кто откуда приехал, какого происхождения, осудили ли их впоследствии.
- Они тоже подвергались репрессиям?
- Вероятно, власть боялась, что они выйдут из-под контроля, поэтому их тоже расстреливали через одного. Между прочим, они были вполне прагматичными людьми. Брали взятки от жен заключенных по 10-20 рублей, которые те давали, чтобы облегчить участь репрессированного. Им из федерального центра приходили лимиты на количество расстрелянных. К примеру, крестьян планировалось уничтожить 4 000. НКВД-шникивырабатывали лимиты и отправляли в центр телеграммы с просьбами об увеличении. Сначала на тысячу, потом еще. Впервые эти документы обнаружил историк и правозащитник Арсений Рогинский. Но он ушел из жизни, не успел обнародовать их. Мне удалось найти эти и другие аналогичные документы опубликовать их в книгеблагодаря моему коллеге из Москвы – Сергею Кривенко.
- Говорят, стучали в то время многие друг на друга, еще и зарабатывали этим.
- Вот эта тема утрирована. Доносы, а по сути дела, справки, по большей части писали начальники на своих замов, председатели сельсоветов – на жителей, то есть должностные лица. Такое, чтобы сосед на соседа, было достаточно редко. Михаил Шангин, журналист из Курганской области, был репрессирован – на него сосед написал донос, что он читает вредную книжку. На моего прапрадеда донос написал счетовод колхоза, что, мол, он рассказывал ему, что получил письмо от брата из Китая, который рассказал о скорой победе Японии и Германии над СССР, чему был очень рад.Но это скорее исключения из правила.
- Сколько людей было расстреляно на Южном Урале?
- 14 379 человек за 2 года – 1937 и 1938. Это жители Челябинской, Свердловской, Курганской областей. Они похоронены на Золотой Горе – одном из самыхмассовых захоронений в России. А всего таких мемориалов более 140 по стране.
- Как относятся историки к твоему труду?
- На мою рукопись написано немало рецензий московских историков, которые помогали мне в исследовании. Неадекватные относятся ревностно. «Какой-то журналист-юрист что может про историю рассказать?» Они считают, что мы не обладаем аналитическим складом ума и не можем систематизировать архивные документы. А кто вам, уважаемые историки, мешает идти в архивы и работать? Приходишь в архив – а там никого нет. Никому это неинтересно. Я, если приезжаю куда-то в командировку и у меня свободное время есть, не достопримечательности города иду смотреть, а архив. При написании исторического труда главное - быть объективным, не перегибать палку. А это очень тонкая грань. Семейная история давит, но ты видишь объективно все по документам. И приходишь в себя. Поначалу у меня было подавленное настроение от чтения этих документов, иной раз плакала. Потом подавила эти эмоции.
- Как юрист и правозащитник ты занимаешься, в том числе, правами заключенных. Почему выбрала такую специфическую сферу?
- Я была журналистом «Особой буквы» и правозащитники периодически подкидывали мне темы по осужденным. На такие темы невозможно написать текст и потом бросить. Так и занесло меня в правозащиту. Моих родственников без суда и следствия расстреляли в 1937 году, и я невольно примеряла на сегодняшних заключенных историю своей семьи. Потом оказалось, что все не так: втюрьме сейчас сидят по большей части действительно преступники. Но и их права не должны нарушаться. Они приговорены к наказанию, но не к пыткам.
Сотрудники ФСИН пытают их дубинками, а потом приходят к своим женам и детям. Ко мне обращалась как-то жена сотрудника колонии, который ее избивал.
- Нет ли у тебя мечты стать омбудсменом?
- Нет, абсолютно. Там я буду вынуждена защищать государственные интересы больше, чем интересы людей. А в политику я не играю.
