Режиссёр фильма «Белорусский вокзал» и актёр, снявшийся во многих замечательных кинолентах, Андрей Смирнов приехал в Челябинск на кинофестиваль «Полный артхаус». Корреспондент «АиФ-Челябинск» поговорил с ним о фильмах в СССР и современной России и о том, почему наш кинематограф сделали «утопленником».
О каменном кино
- Андрей Сергеевич, сегодня люди часто ностальгируют по «великому советскому кинематографу». Как вы к этому относитесь?
- Как к бреду сивой кобылы. Кинематограф не только в сталинские времена (чудовищный, каменный, нечеловеческий), но и в брежневские оставался крайне непроизводительным. При Сталине снимали пять-шесть картин в год. Михаил Ромм нам, студентам, рассказывал, что были дни, когда на «Мосфильме» ни в одной студии никто не работал! Такие режиссёры, как Чухрай, Швейцер, сидели без работы.
В брежневские времена снималось 150 картин в год. Но мы однажды поинтересовались, какой процент из них был востребован зрителем. Оказалось, 15 картин в год, 10% от всей продукции! Для кого снималось 90% - неизвестно. Для начальства и для тех, кто снимал?
- Ваш фильм «Ангел» о Гражданской войне сразу лёг на полку, «Белорусский вокзал» много претерпел от цензуры… Это послужило причиной вашего ухода из режиссуры?
- Моим последним фильмом перед 30-летним перерывом в режиссёрской работе стала большая картина «Верой и правдой», где были три эпохи: сталинская, хрущёвская и брежневская. Цензура меня замучила. Хрущёвская эпоха практически полностью была выведена из картины, это был невосстановимый урон. И я решил, что с меня хватит.
Единственной картиной, которую я снял почти 30 лет спустя и которой не касалась рука цензуры, стала картина «Жила-была одна баба». Я работал в условиях абсолютной свободы - что хотел, то и сделал. А уровень съёмочной группы был такой, о котором я не мог мечтать в советские времена. Так что ничего нет выше свободы.
- Какова, на ваш взгляд, судьба российского кинематографа нового века?
- Думаю, что российский кинематограф - утопленник, которого мы вспоминаем только на фестивалях. И я не вижу перспектив, как его вытащить со дна и откачать. Потому что он полностью колонизован.
Когда моя картина «Жила-была одна баба» была почти готова, я начал переговоры с крупными прокатными компаниями, и молодой юноша - талантливый менеджер «Централ партнершип» сказал, что картину он мою посмотрел, что она талантливо сделана, но помочь он ничем не может, потому что у них 389 премьер в год! И на многие годы всё расписано. Он подчеркнул, что появление в прокате российской картины для них финансовая катастрофа.
И сегодня такое положение в прокате по всей стране. Люди старше 30 лет в кино не ходят, кинотеатры заполнены пацанами и девчонками, которые жуют эту проклятую кукурузу, от запаха которой, по-моему, скукоживается даже киноплёнка.
- Да и кинотеатры есть не везде.
- Я видел страшные цифры: малые города остались вообще без кинотеатров, не говоря уже о сельской местности. Вот в такой стране мы живём. Молодому российскому кинематографисту выбраться на поверхность почти невозможно, единственная реальная работа - сериалы. А в сериалах жесточайший диктат продюсеров, у которых цель - получить финансирование и побольше хапнуть в карман. Режиссёр работает по 17-20 часов в сутки и, сделав два-три сериала, в художественном отношении становится импотентом. Поэтому сейчас в кино абсолютная катастрофа.
О героических женщинах
- России не везёт с министрами культуры?
- Почему? Был министром культуры Михаил Швыдкой, который в тяжёлое для культуры время спас библиотеки и провинциальные музеи, которые обнищали до последней степени и были на грани уничтожения. А у нас есть выдающиеся музеи в регионах! В Саратове, Перми, Рязани, Омске… В Челябинске, я извиняюсь, слабенький музей. Хотя мне понравилось, что здесь издали замечательный каталог с хорошим текстом, с прекрасными фотографиями. Но я увидел вчера, что целого ряда работ, которые я помню в вашей постоянной экспозиции, там нет. Помню одну замечательную вещь Николая Фешина (русский и американский художник, представитель импрессионизма и модерна. - Ред.), которую я не увидел вчера. Самое замечательное, что в региональных коллекциях сохранились работы российских художников начала ХХ века.
- Благодаря тому, что когда-то центральные музеи отдали их в регионы с барского плеча?
- Думаю, умные и смелые сотрудники столичных музеев, отправляя в регионы эти работы, хотели спасти их от уничтожения. Есть сегодня уникальный музей в Кирове, и там сделали потрясающую вещь. Перед залом начала ХХ века висят три жёлтые бумажки в рамках. Первая - приказ местного начальника ГБ уничтожить полотна Кандинского, Рождественского, Кончаловского, художников, принадлежавших «Бубновому валету», футуристов. Вторая бумага - акт, подписанный директором музея, о том, что полотна сожжены в присутствии понятых. А третья - воспоминания сотрудницы музея, как директор позвал их и сказал, что надо унести домой и сохранить эти работы. И вот они хранили картины в коммуналках, боясь обысков и арестов! А потом ты входишь в этот зал, видишь полотна, и слезы у тебя ручьём. Так вот, Михаил Швыдкой спас от голода этих героических женщин. А Никита Михалков его снял... И вот теперь он же поставил Мединского.
О природе страха
- Удивлена, что вы так хорошо знакомы с коллекциями региональных музеев, в том числе челябинского. Но в этот ваш приезд в Челябинск мы узнали, что несколько лет ваша семья жила в Копейске.
- Мы с мамой были эвакуированы в Копейск во время войны, мне было пять или шесть месяцев. Конечно же, я ничего не помню об этом, вернулись мы в Москву, когда мне было около трёх лет. Но по рассказам мамы знаю, что в эвакуации ей пришлось нелегко. Мать моя в то время была молоденькой совсем, работала суфлёром в воронежском театре. Представляете, какая мизерная зарплата была. Отец был на фронте, на её руках я и старики-родители: бабке было под 70, деду за 70. Она меня кормила грудью до полутора лет, потому что врач сказал, это единственное моё спасение.
- Вы тоже побывали в роли советского чиновника - возглавляли Союз кинематографистов СССР. Но это, на мой взгляд, не изменило вашего характера.
- Я и тогда не был классическим советским чиновником. При мне Союз кинематографистов провёл вечер, посвящённый 70-летию Александра Исаевича Солженицына. Это было 11 декабря 1988 года, Солженицын в то время значился в стране уголовным преступником. Вечер мы готовили в тайне. Но за два дня до него меня вызвали в ЦК и посоветовали всё прекратить. Я упёрся, сказал, что тогда ухожу с работы. В результате вечер состоялся при огромном скоплении народа.
- Всё прошло без последствий?
- Домой я вернулся в час или два ночи, часа полтора не мог заснуть, возбуждён был до предела. А ещё через полчаса раздался звонок. Какой-то блатной голос сказал: «Ну ты (ругательство) обнаглел! Но ты своё получишь!»
- Испугались?
- Не за себя, за детей. Третья дочь тогда была ещё очень маленькой, но двух старших полгода, наверное, я провожал в школу и встречал. Испугался ужасно. Но обошлось. А в 1989 году, когда мирный митинг в Тбилиси разогнали, лопатами людей калечили, мы снова провели в Доме кино политическое мероприятие. Грузины привезли четыре часа видеозаписи, где есть этот строй с сапёрными лопатками, есть трупы, есть интервью с родственниками погибших. Мы это показали.
- А сегодня мы имеем дискуссию министра культуры Мединского с писателем Даниилом Граниным о блокадном Ленинграде.
- Ужас! Господин Мединский смеет поправлять человека, который на себе испытал блокаду, который создал книги о ней на основе архивных документов!
- Что придаёт вам смелости сегодня продолжать говорить то, что вы думаете?
- А чего бояться? Мне уже 70 лет. Осталось достойно умереть.
Беседовала Ирина Вершинина
«Интерны». О новом сезоне, студенческих годах и секретах похудения 
Ославил или прославил? Что говорят известные земляки о Южном Урале 
В Челябинске скончался народный артист России Юрий Цапник 
Евгений Ткаченко: "Я снимал агонию холодной войны"