(окончание, начало - здесь)
— Есть такой музыкант, пианист Гленн Гульд...
— Да, потрясающий.
— Вы никогда не предполагали для себя выхода в такое творчество — в одиночество! То есть — только записи.
— Я была бы счастлива. Но у меня нет этой возможности. Я мечтала бы, допустим, какое-то время вообще не выступать, а только записываться, но в своем микроклимате. Знаю, что тогда могло бы произойти чудо, на которое пока что у меня нет даже надежд. Есть масса музыкантов, которые выступают лишь иногда, чтобы показаться перед аудиторией, а у меня наоборот — я все силы отдаю выступлениям, которые не зафиксированы, а если и зафиксированы, то в ужасном виде, не соответствующем зрительскому восприятию (а ведь песни уходят...).
— ...А немножко другой оттенок того, чем занимается Гульд? Он уходит от эмоций зала, оставаясь наедине с музыкой, наедине...
— ...с природным космическим разумом? Да, я прекрасно понимаю. И это замечательно, потому что величина его дарования умножается на покой и доверие, которое он ощущает. Доверие, которое есть у тех, кто будет слушать его потом. Он существует как писатель, который тоже пишет один. Есть, конечно, графоманы, но есть и Булгаков, Достоевский... Более того, на сцене часто существует несвобода, зависимость от технических дел. Да, это была бы совершенно другая, интересная жизнь — в записи.
— Такое слово, как компромисс, Вы совершенно не допускаете для себя?
— У меня было достаточно компромиссов хотя бы в том, что я, например, раскланиваюсь буквально с подлецами.
— Ваши пристрастия, в поэзии, музыке — они отчасти известны по тому, что Вы показываете на сцене. А, скажем, литература, кинематограф?
— Много прочитанного, еще больше непрочитанного. Жизнь моя строится так, что читаю урывками, хотя бесконечно люблю книги. В последнее время читаю жизнеописания настоящих святых, например, Серафима Саровского. Мне интересна их жизнь. Музыку слушаю самую разную: и джаз, и Шостаковича, и Шнитке, и вокалистов... Кроме пошлых (с моей точки зрения) вещей, любой жанр мне интересен.
— А кинематограф Вы смотрите?
— Нет, сейчас очень мало — боюсь. В кинотеатры почти не хожу, потому что вижу все эти жуткие названия... Хотя кинематограф очень люблю. Последний человечный фильм, который посмотрела, — «Мадо» Адабашьяна, снятый в Париже. Милый фильм... Боже мой, почему же сегодня все это нельзя?..
— Женщина и творчество — чуть ли не две «вещи» несовместные. Хотелось разговорить Вас на такую тему, хотя это, наверное, не самый деликатный вопрос.
— Вы спросили в том смысле, что художественное начало, — оно соединяется с более-менее свободным человеческим существом?
— Да.
— Необходимость такой свободы я ощущаю давно... Дома, уже где-нибудь после двенадцати — когда полная тишина, нет звонков — я могу послушать музыку. Это тот внутренний покой (вернее, лишь приближение к покою), который возникает; тот минимум свободы, который мне нужен.
Хотя это касается только меня. Многие актеры сделали гораздо больше, чем я. Осознание этого пришло, когда увидела как бы конец дистанции — вся жизнь прошла в сражении за возможность что-то делать, а не в самом деле. Сейчас пытаюсь наверстать, потому что стало немножко лучше — именно в том смысле, что я стала чуть-чуть свободнее.
Мария Лукина: Сквозь часовые пояса 
Актриса «Интернов» Татьяна Лянник: «Лобанов – настоящий мужик!» 
Натали, певица, композитор: «Ветер с моря всегда свежий!»